Неоплатонизм

Первым учителем школы неоплатонизма, именуемой также александрийской по ее местонахождению в Александрии египетской, был Аммоний Саккас. Он не писал ничего, но зато оставил множество учеников, самым знаменитым из которых стал египтянин Плотин (205-270 г. н.э.).

Шесть плотиновских «Эннеад» («Девяток» — книг, каждая из которых содержала по девять отдельных трактатов на разные темы) отредактировал и выпустил в свет ученик Плотина Порфирий. Более поздний неоплатоник Прокл (412-485) знаменит своими комментариями на диалоги Платона и трактатами «О теологии Платона» и «Первоосновы теологии».

Специфика взглядов Плотина обусловлена его возвращением к достижениям Платона и Аристотеля. Но если для Платона и Аристотеля истина была результатом пути к ней, итогом всего процесса разложения в нее множества явлений действительности, то у Плотина Единое выступило как простая, не им добытая предпосылка — неопределенное начало всего. В связи с этим перед его мыслью встал вопрос: как представить отношение этого Единого ко многому?

Поскольку Плотин начинал с высшего единства, а не приходил к нему в результате мышления, путь познания истины для него отпадал. Вместо него был выдвинут экстаз — некое воодушевление, восторженное состояние души, позволяющее человеку сразу воспарить от много к Единому и непосредственно знать истину. Вследствие этого образ вселенной оказался у Плотина перевернутым. Если у Платона и в особенности у Аристотеля все сущее стремится достичь высшей действительности, возвыситься до идеи, чистой формы, или мышления мышления, то у Плотина непосредственно знаемое Единое само низводит себя до своих низших порядков - последних, самых несовершенных явлений, оказываясь, таким образом, источником всего многого.

Это и было названо эманацией, самоотвержением Единого (эманацию можно было бы назвать и деградацией, ибо чем дальше от Единого, тем хуже). В ней Единое изливает свои потенции и становится, оставаясь собой, во-первых, умом, во-вторых, душой или творящей природой и, в- третьих, материей всех вещей. И если два первых порядка эманации более всего подобны Единому, ибо деятельны, то последний есть лишь пассивность, полное отсутствие формы, крайняя степень деградации Единого, дальше которой дело пойти не может. Такова основная мысль Плотина. Перейдем теперь к деталям его философии.

У Плотина уже нет речи о критерии истины. Состояние атараксии, полного единства души с собою для него не цель философствования, а его исходный пункт.

Человек должен пробудить в себе это состояние, выйдя за пределы своего чувственно-рассудочного сознания и взлетев душой к сверхчувственному и сверхрассудочному. Это и есть экстаз — выход за пределы всего конечного, многого к Единому самому по себе — воспарение духа в состояние непосредственного знания истины. Человеческая душа, оторвавшаяся таким образом от телесного и утратившая все представления, кроме представления о Едином, максимально приближается к божеству. Этот экстаз Плотин называет упрощением души, благодаря которому она достигает состояния блаженного покоя, поскольку предмет ее сам прост и безмятежен. Плотиновский экстаз, стало быть, это отнюдь не буйство; его можно сравнить с состоянием молитвы, которую человеческий дух обращает внутри себя, одинокого, к Единому, которое тоже одно.

Что же созерцает душа в этом духовном состоянии? Во-первых, она созерцает само Единое как таковое, не имеющее никакого множества, никакого различия. Поэтому Единое нельзя познать и высказать, ибо все это было бы некоторым процессом, определением, ограничением Единого. Согласно Плотину, нельзя даже сказать, что Единое есть, что оно есть бытие, что оно мыслит себя, ибо в Едином нет никакого различия субъекта и предиката. Все попытки что-то сказать о Едином могут быть лишь условными, описательными, метафорическими, отрицательными (по-гречески, апофатическими), почему Аммоний Саккас и запретил своим ученикам писать.

Единое превыше всех наших определений, и потому — превыше всего существующего, доброго, прекрасного, истинного: оно сверх всякой сущности (надсуще, откуда и прилагательное «насущный», т.е. «надсущный», «находящийся над сущностью» в русском переводе выражения «хлеб насущный» из Нового Завета), сверхпрекрасно, сверххорошо; оно ни в чем не нуждается, не обладает величиной, не бесконечно, не конечно и т.д.

Вот как сам Плотин описывает его в пятой Эннеаде (2,1):

«Единое есть все и ничто, ибо начало всего не есть все, но все — его, ибо все еще как бы не есть, но будет. Как же оно из простого Единого, если в тождественном нет никакого разнообразия, какой бы то ни было двойственности? Именно потому, что в нем ничего не было, все — из него и именно для того, чтобы было сущее. Единое не есть сущее, но родитель его, и это — как бы первое рождение, ибо, будучи совершенным, т.к. ничего не ищет, ничего не имеет и ни в чем не нуждается, оно как бы перелилось через край и, исполненное собою, создало иное».

В этом представлении заключается связь учения Плотина с учением о сотворении мира: Единое есть источник всего сущего, само не имеющее никакого начала, но являющееся началом «всех рек, которые еще не вытекли оттуда, но уже знают, откуда они начнут вытекать и куда потекут».

За этими словами Плотина стоит важнейшая проблема - понять, почему и каким образом сначала совершенно неопределенное Единое определяет себя; как и почему появляется из Единого все многое — сущее и не сущее. Плотин еще не решает этой проблемы, но выражает необходимость этого определения в образе истечения, эманации. При этом эманация, истечение не есть некоторое движение, изменение Единого, ибо то, откуда все истекает, спокойно пребывает в себе самом и потому никогда не иссякает.

Что же и в каком порядке происходит из Единого? Первым порожденным, вечным сыном отца является νοῦς, или ум — чистое свечение Единого из себя самого, блеск и сияние, исходящее из него, подобное свету Солнца, озаряющего тьму и позволяющему всему быть и быть видимым. Ум, таким образом, есть диада — раздвоение, рефлексия Единого, не выходящая, однако, за пределы единства. Единое выступает в уме как созерцающем мышлении или мыслящем (интеллектуальном) созерцании предметом для себя самого. Таким образом, ум есть сама божественная деятельность, посредством которой возникает все определенное: он мыслит себя самого и порожденное им есть идеи, составляющие истинный мир — интеллектуальный, мыслимый универсум, сущее в уме предметное множество. В деятельности ума Плотин различает три момента. Во-первых, ум мыслит себя как неизменное, единое, свет. Это — чистая форма, первая сущность. Во-вторых, как нечто отличное от сущности — как многое, освещаемое, мыслимое. В этот момент мир сотворяется и сразу же поглощается, не длится. В-третьих, ум мылит себя как саму деятельность свечения, рефлексии единого из себя самого во многое, в результате чего и совершается переход единого во многое.

Этот третий момент божественной деятельности есть само мышление и вместе с тем второе порожденное — душа, единство единого и многого. Она тоже жива и деятельна, хотя и менее жива, менее деятельна, чем ум, ибо сводится к одному из моментов ума. Душа есть деятельность, движущаяся к уму и вокруг ума. Поскольку эта деятельность движется к уму, душа вечна и есть разумная душа. Поскольку же она расходится от ума кругами, она круг за кругом утрачивает вечность, порождая все более временное и ощущающее, — становясь сначала животной, а затем растительной душою.

Третьим же порожденным и уже совсем недеятельным, неживым, является материя, телесное — царство полного различия от Единого или зла. Как недеятельное она есть нечто абсолютно производное — абсолютная тварь, не имеющая от творца ничего, кроме бытия. Плотин так характеризует ее третьей Эннеаде (1,4):

«Материя есть истинное небытие, истинная ложь — движение, которое само уничтожает себя, абсолютное беспокойство, которое покоится. Она есть в себе самом противоположное: великое, которое мало, большое, которое меньше всего, многое, которого мало и малое, которого много».

Она такова потому, что лишена в себе самой всякой формы, деятельности и действительности. Вся деятельность и форма — вне ее, в душе и уме; она есть сущее лишь как возможность единичного и потому — разукрашенный всеми чувственными красками труп, т.е. само по себе мертвое, движение которому сообщается извне. Таким образом, основное качество материи — быть движимым, телесным, отличным от души и ума. Необходимость же материи заключается в ее противоположности уму как последнего — первому: она есть самое крайнее через постоянную порчу и отпадение от Единого и сверх нее уже ничего не может стать.

Итак, видно, что Плотин закладывает следующее представление: во-первых, единое есть до многого, обособленно от него; во-вторых, может существовать исключительно пассивная, совершенно лишенная формы материя; и, в-третьих, все сущее порождено, сотворено некоторым самим по себе непознаваемым первоначалом посредством ума и души. Этот дуализм, рассудочный разрыв единого и многого, сущности и существования, формы и материи, духа и природы, намеченный им, лег затем в основание представлений, составивших догматику ортодоксального христианства.