Климентьев Владимир Евгеньевич: Начинаем мы с вопроса – какова на ваш взгляд философская задача настоящего времени для человека, для человечества и для самой философии?

Светлов Роман Викторович: Наверное, задача – она та же самая, которая была сформулирована еще Аполлоном в Дельфах, и потом философски проинтерпретирована Сократом, это познать – кто мы, что мы, зачем мы, имеем ли мы какое-то слово в том сущем, в котором мы существуем, пребываем.

А если говорить конкретнее, это совершенно очевидно, что сейчас происходит фундаментальное переосмысление самой природы человека и человеческого. Это связано с современной философией сознания, когнитивными науками, отчасти феноменологией. При этом переосмыслении возникает некоторая опасность утерять человека и человеческое как таковое. Вот это, может быть, и есть наиболее главный вызов, на который должна отвечать современная философия, если мыслить стратегически. Вот мне так кажется.

Климентьев В.: В вопросе как-бы 3 уровня – для человека, человечества, и для самой философии. Вы тут можете какие-то маленькие акценты расставить?

Светлов Р.: Мне просто показалось, что там более уточнения пойдут в следующих вопросах. Но, я думаю, что для самой философии это определенного рода вызов заключается в том, чтобы удержать себя именно как философию, не превратиться в совокупность комментариев к достижениям естественных и точных наук, как иногда пытаются сейчас философию представить некоторые наши коллеги, которые паникуют, капитулируют. Но, собственно, это ведь история очень часто в европейской философии встречавшаяся, мы знаем прекрасно, помним, когда философия вдруг оказывалась служанкой чего-либо или кого-либо. 

Вот теперь на статус того, кто легитимирует философию, начинают претендовать современные когнитивные науки – ну, на мой взгляд, это такой нормальный кризисный момент, который философия пройдет. Для человечества, как я сказал, важная задача философии – это выступить экспертом, который позволит ценить то, что с человечеством сейчас происходит. Не только в социальных, экономических или культурных смыслах, но и с точки зрения понимания человека, как человека. Кто мы такие, обладаем ли мы свободой воли? Является ли наше сознание, убеждение, совесть всего лишь некой, как сейчас модно говорить, народной культурой, или же это некого рода реальность. Ну а для конкретного, для отдельного человека это всегда выбор собственного пути, самоидентификация и самоосознание себя, постижение себя уже не вообще, как человека, как такового, а как вполне конкретного, выражающего интерес и заботу собственной эпохи. Я бы так конкретизировал.

Климентьев В.: Хорошо. Первый вопрос – он такой, самый общий, самый абстрактный, а дальше как раз мы и пойдем конкретизировать эти положения еще более детально.

Светлов Р.: Да, да.

Климентьев В.: Вот из обозначенных задач по всем трем сферам или трем уровням, что нужно для совершения этого шага? Для решения этой задачи.

Светлов Р.: Ну, здесь предпосылки могут быть внутренними и внешними предпосылками. Если говорить о внутренних предпосылках, то это, повторяю еще раз, не рассыпание философии, не превращение ее в некого рода продукт, смазывающий механизмы работы большой научно-постигательной машины под названием современная наука, которая осознает себя, как двигатель, не только технического, но и социального развития, как некого рода идеологический центр, вокруг которого должно выстраиваться современное общество.

Вот если философия не превратится в обслуживающий момент, когда она сама исчезнет в недрах этой науки, то основная задача философии – собраться и осознать свои собственные задачи, и выступить с точки зрения критики современности. Ну вот критики, как вы понимаете, не в смысле нигилизма, анархического бунта или чего-то еще, а от «крино» греческого – развлечение, выяснение, прояснение современности, для чего необходимы усилия как отдельных философских гениев, так и в целом философского сообщества. Философия должна понимать, что это такого рода практики, которая не выступает чем-то комфортным по отношению к реальности, а, наоборот, неким критическим образом к ней настроена. Со всеми вытекающими выводами и рисками, которые принимают на себя философ и философия. Если такого рода возникает консенсус среди хотя бы группы философствующих коллег, то перед нами некое продуктивное движение будет, ну, в чем я, конечно, в этой продуктивности убежден.

Ну, попросту для меня чисто эмпирическим фактом, подтверждающим данный момент, является интерес к философии в самых разных сферах, и еще молодежи. Примером чему является Открытый философский факультет, действующий в Санкт-Петербурге, когда на его мероприятие, совершенно бесплатно и совершенно открыто приходят многие десятки молодых людей самых разных институций, представляющих самые разные образы жизни. Вот как-бы количество бюджетных мест вроде бы сокращается в ВУЗах, а интерес к философии сохраняется.

Что касается внешних предпосылок то, конечно же, эти внешние предпосылки связаны с осознанием обществом, ну и, соответственно, государством, как выражением интересов общества, тех самых проблем и задач, которые стоят перед современным человечеством, и как я говорил, одна из важнейших проблем – это переосмысление того, что такое человек, и что такое человеческое. Собственно, видимо это переосмысление, ну в разного рода конфликтах между, например, пониманием человека в обществах либеральных, западных, условно говоря, и пониманием человека и человеческого обществах патерналистских восточных, к которым Россия принадлежит. Это не просто конфликт систем, цивилизаций, это конфликт, который, на мой взгляд, диалектически вскрывает проблему, стоящую перед современным человеком и человечеством – что же мы такое. 

Ну это, видите, можно решать вопрос, выделяя огромные деньги на попытку компьютерного моделирования сознания, что, наверное, вещь является необходимой. Или же все-таки эту проблему можно попытаться прояснить, решить через, опять же, философские подходы, инициирование философского подхода к данной теме. А философские практики, как известно, за 2,5 тысячи лет в Европе имели постоянно продуктивный характер, поскольку философия, не как Карл Маркс сказал, что доселе философия лишь объясняла мир, а теперь она должна его изменять. Ну вот это глубоко неверно понимать буквально этот тезис, потому что философия всегда изменяла мир, и всегда она обладала мощным прогностическим потенциалом. Вот я бы так сказал по поводу этих предпосылок.

Климентьев В.: Вот эта потеря себя то, что философия рассыпается – это сами философы участвуют в этой деятельности, не только ведь какие-то внешние силы ей мешают быть самой собой?

Светлов Р.: Ну, что касается внешних сил – то это понятно, это такая некая дегуманизация образования, процесс которой начался, как ни парадоксально, у тех мыслителей, которые, казалось бы, выступают против всякого принуждения и власти, я имею ввиду там, постмодернисты. Концепция кризиса университета, ситуация постмодерна, Франсуа Лиотара, который предсказал, кстати, очень много из того, что происходит сейчас, в этом своем сочинении. Значит, дегуманизация – она связана с изменением финансовых потоков, экономических интересов под те сферы исследования, ну а в конечном итоге и манипулирования человеком, которые для современного общества кажутся в наибольшей степени эффективными, под те способы социальной инженерии, которые ныне используются. И здесь философия, по крайней мере, в ее старом, классическом варианте не очень находит себя.

Этот тренд в последнее время, как ни парадоксально, даже в большей степени оказывается присущ нашей стране, потому что все-таки несмотря на тенденции гуманизации на Западей философия в ее классических и постклассических формах все равно сохраняется. Достаточно посмотреть образовательные программы западных университетов.

А что касается внутри философии, то здесь в первую очередь я бы два момента выделил. Во-первых, это увлечение открытиями, новациями, модными новыми дискурсами современных этих естественных когнитивных наук. Ну, философия всегда любила переходить на какой-то новый дискурс, зачастую поддаваясь его обаянию. Достаточно вспомнить пример Огюста Конта и первого позитивизма. А, с другой стороны, это уже касается скорее российской философии российских философов, чем других. Некое такое вот стремление существовать в ситуации максимально бесконфликтной, склонность к паллиативам постоянным с властными структурами в сфере образования и науки. А, как известно, еще Платон говорил, идеолог и политик – тот полис, население которого склонно к компромиссам, уступкам, в конечном итоге попадает в рабство. Вот до той поры, пока философ не займет некой принципиальной позиции, позиции критика, повторяю еще раз – критика, не в смысле критикана, а эксперта, который говорит о наиболее важных проблемах в социогуманитарной сфере, до той поры она и не будет особенно интересна обществу. К сожалению, в нашей ситуации мы чаще всего видим стремление к паллиативам, к компромиссам с определенного рода статусными структурами в сфере высшего образования, что, собственно, приводит к тому, что философию поджимают, я бы так сказал.

Климентьев В.: То есть вот это следование за модой, вы сказали – модными дискурсами прочих наук, разных исследований как-бы души и мышления, как себе они представляют, начиная от физиологии и заканчивая когнитивными психологиями?

Светлов Р.: Ну да, да, да.

Климентьев В.: В это, получается, вовлекается наш какой-то неустойчивый философ? Он почему-то видит там какие-то для себя возможности, перспективы, и забывает сам себя, так получается?

Светлов Р.: Я бы сказал, что так, но я уточнил бы, конечно, несколько эту позицию. Ведь это увлечение происходит не просто потому, что мол философ испытывает удивление, а действительно многие достижения когнитивистики удивляют и поражают. Дело в том, что за всеми современными новыми научными открытиями, в принципе, основным фактором, который вынуждает смотреть на науку с уважением, а порой даже и обожанием, являются технологии, которые она создает. Мы живем в эпоху власти технологий, это касается всего, чего угодно. Компьютеры там, не знаю, прогнозирование поведения человека, Big Data, даже те гаджеты, по которым мы с вами разговариваем, которые позволяют вам записывать, а потом даже как-то транскрибировать тексты интервью.

Понимаете, вот когда с молодым человеком, например, начинает рассуждать представитель религиозных каких-то конфессий, показывая явные совершенно пробои, провалы в методологии, в методах современных наук, в их, так сказать стратегиях, и молодой человек вынужденно соглашается с тем, что да – вот это проблема, это проблема, это проблема, однако главным аргументом для молодого человека в пользу истинности наук является их эффективность. То есть, технологичность. Так вот, увлечение это связано с властью технологий, которая осуществляется, которая реально присутствует в нашем современном обществе. Вот что наиболее важно.

Поэтому удивительного, наверное, в этом ничего нет. Строго говоря, нужнен, видимо, какой-то, очередной этап развития того, что мы называем еще и философией науки, которая позволяла бы нам увидеть не просто какие-то дискурсы, работающие на эту науку, а науку, как некого рода силу, принуждающую к определенного рода типам социального поведения, к определенного рода типам культурной жизни, и к определенного рода типам занятий исследовательскими стратегиями. Я бы так сказать. То есть, это не просто, еще раз повторяю, какое-то поверхностное увлечение. Это очень такой мощный в целом тренд в современной культуре.

Климентьев В.: Можно ли сказать, что это идет, и уже давно достаточно, некое опьянение концептом власти?

Светлов Р.: Да, да, да, потому что власть вдруг стала такой темой, очень важной, где-то, я бы сказал, века с XIX. Когда власть из некого факта объективной реальности, или там из некого того, что было предметом оспаривания и взаимной конкуренции, превратилось в некую реальность, которую сейчас начинают обнаруживать повсюду. Ну, власть классовую, власть гендерную, власть дискурсную, власть символическую и так далее. И чем больше происходит освобождения, постоянного бунта против принуждения, бунт против власти, тем больше она проникает, знаете, как вот, вода, которая течет там, где она хочет, проникает повсюду. И в том числе, и в ту самую сферу, которая, казалось бы, нас должна освободить от власти природы, от власти предрассудков и так далее, я имею ввиду сферу современных наук.

Климентьев В.: Я бы рискнул еще раньше обозначить точку. Мне здесь явственно видится Фрэнсис Бэкон с его проектом «Знание –  сила», и с его опьянением, что через знание естественных наук мы можем чуть ли не с богами сравняться.

Светлов Р.: Совершенно верно. Ну, тут даже, может быть, вот какой момент важен. Если помните, в этой новой книге правит, осуществляет реальное политическое управление обществом наука, как социальный институт в виде храма Соломона представленный. То есть, Фрэнсис Бэкон гениально предсказал то, что будет спустя какое-то время.

Климентьев В.: Да, либо настолько мощным явился посыл…

Светлов Р.: Ну, его посыл тоже, да, явился настолько мощный, да.

Климентьев В.: ясной, сформулированной позиции, что она получает свое воплощение.

Светлов Р.: Да.

Климентьев В.: Хорошо. Тогда получается, следующий вопрос, который у нас идет по плану: каким должен быть этот человек, который смог бы решить обозначенную выше задачу? Получается, если есть ситуация в философии некого рассыпания или соскальзывания в потерю себя, то получается, каким же должен быть человек, который все-таки не поведется на это? Какие качества, что он должен знать, уметь?

Светлов Р.: Да. Это, наверное, самый сложный вопрос, который перед нами стоит. Ну, если сформулировать в каких-то нескольких тезисах, то этот человек должен обладать самосознанием, осознанностью, и готовностью, даже в каком-то смысле к жертвенности, какая была у Сократа. Занятие философией – вообще рискованная вещь, и всегда была рискованной вещью. Если мы занимаемся философией, а не идеологией или обслуживанием каких-то там интересов науки. Вот, поэтому, наверное, вот этот момент – человек, который способен признаться в незнании, а именно способность признаться в незнании – она и позволяет такому человеку выступить в качестве эксперта. Он может смотреть на всем понятную, известную вещь, удивляясь ее непонятности и неизвестности на самом деле. Вот такая некая незашоренность, это то, что должна воспитывать в нас философия, современная философия, мне кажется. Ну, вот это самое главное, что должно быть у него.

Климентьев В.: То есть, некое… увидеть неочевидное в очевидном?

Светлов Р.: Конечно, да, конечно.

Климентьев В.: А вы говорите, это деятельность рисковая. В чем риск?

Светлов Р.: Ну, остаться непонятым. Помните, когда мудрецы возвращаются просвещенные из надпещерного места обратно в пещеру? («Миф о пещере» Платон «Государство» - ВК)

Климентьев В.: Ну да, печально.

Светлов Р.: А их воспринимают, что у них испорчено зрение, они что-то не то видят, что все остальные. И это вызывает протест. Казнить, конечно, не обязательно должны философа, но непонимание – это тоже такая классическая история, которая нас по всему нашему пути постоянно сопровождает.

Климентьев В.: То есть, вы имеете ввиду социальный риск такого занятия, и вот такого человека?

Светлов Р.: Да, да, да.

Климентьев В.: А еще какие-то более, так сказать…

Светлов Р.: Ну, более фундаментальный риск – он связан с тем, что, когда мы задаемся… Чем занимается философия? Философия отвечает на вопросы наиболее общие, и поэтому кажущиеся абстрактно всеобщими, но вместе с тем они и более важные. Вот некие конкретно всеобщие. И вот эта конкретика касается ведь не только того, что помимо меня. Вернее, она касается прежде всего меня самого. И жить в этой философской осознанности своих действий, отчета своих поступков – это ведь совсем не просто. Это тот риск, который может быть языком несколько другой эпохи, как сейчас модно говорить – другого дискурса, как выразил Августин в своей исповеди. Это наблюдение за собой, которое показывает, что ты сам не дорастаешь до того образа, до того, чего ты требуешь от других. Это всякое отсутствие самоуспокоенности, самоудовлетворенности самим собой. Это тоже рискованная ситуация. Некоторых доводит до невроза, как Сёрена Кьеркегора, например. Вот. Но это шутка такая.

Климентьев В.: Ну как бы да, в каждой шутке лишь доля шутки, как говорится.

Светлов Р.: Да.

Климентьев В.: Хорошо, Роман Викторович, можно ли сформулировать такое резюме: что в противоположность этому небывалому качеству «видеть неочевидное в очевидном» наша эпоха создает условия способствующие воспитанию в людях самоуспокоенности, зашаблоненности, потаканию всяческой самоудовлетворенности? То есть условия способствуют заплыванию жиром человечества?

Светлов Р.: Я бы не сказал, что это так. Вот в каком смысле. В каком-то смысле вы абсолютно правильно поняли мой пассаж, но, с другой стороны, тут немножко другая ситуация. Современный человек, заметьте, это такой кочевник – номад. От нас требуют в ВУЗах активности, мобильности академической, например. Целая программа поддерживает студенческую мобильность. На западе давным-давно уже существует рабочая мобильность. Молодой человек современный – это тот человек, который может встать, и уйти с работы, просто пойти искать себе место поработать какое-нибудь другое. 

То есть, вот это такой номадизм, и казалось бы, легкость в перемещении – он связан вот еще с каким обстоятельством, которое как раз не замечает большинство нас. Обстоятельство такой вот жесточайшей постоянной эксплуатации, которая принуждает человека постоянно куда-то стремиться, стараться быть лидером, а не аутсайдером. Вот это происходит постоянно, даже когда мы с вами находимся в каких-то сетях, Facebook, Вконтакте, ставим лайки. Это все ведь экономический процесс, который монетизируется. И если раньше человек работал 8 часов в неделю, то теперь работает 24 часа. Поэтому тут не совсем до жиру, но для того, чтобы работал человек не 8 часов в неделю, а значительно больше, то для этого человек должен как-бы поменьше задаваться вопросами абстрактно всеобщими, понимаете?

Климентьев В.: Ага.

Светлов Р.: Вот в этом смысле как-бы жирок. Это не то, что самоуспокоение, но целью становится, условно говоря, не познание самого себя, а получение статуса, или получение возможности там работать там, сям, или 2 месяца жить на Таити. Ну понимаете, что я имею ввиду?

Климентьев В.: Ага. Я тогда переформулирую. Конечно, там про жир и прочую самоуспокоенность – это, конечно, не совсем точная моя формулировка. Скажем так, для некоторой части это было бы, конечно, справедливо, но большинство, которые как-бы насильно введены в ситуацию жесточайшей эксплуатации, во всех смыслах, получается, живут в ситуации жесткого самосохранения. В ситуации жесточайшего дефицита внимания, энергии, сил и так далее, такой прессинг информационный, прессинг дел, обязанностей.

Светлов Р.: Да.

Климентьев В.: Огромная лавина. Вот, кстати, в интервью предыдущем, с Андреем Макаровым, он обозначил, что главный первый шаг, который он делает при встрече с новой аудиторией – он врывает их из бесконечного этого информационного потока. То есть, человек должен обеспечить себе досуг, то есть, некоторое время, свободу для себя, и побыть чуть-чуть, капельку хотя бы с собой.

Светлов Р.: Да, да, да, ну я о том же самом говорю.

Климентьев В.: Тогда логично у нас следующий вопрос возникает: если человек находится в этих жесточайших условиях информационной, материальной, идеологической и прочей, и прочей эксплуатации, прессинга, и не может, соответственно, подарить себе минутку свободного восприятия чего либо, и увидеть это неочевидное в очевидном, тогда какие же условия нам нужно создавать, чтобы появился такой человек, у которого есть возможность вздохнуть и удивиться?

Светлов Р.: Ну, интересный вопрос. Видимо, в первую очередь необходимо… Вот что делает, по большому счету, философия? Даже если эта философия имеет совсем какой-то современный постмодернистский характер, она ведь тоже заставляет увидеть неочевидное в очевидном, и следующий момент – она заставляет сомневаться в неких системах ценностей, которые свойственны обществу гиперпотребления.

Таким образом, позволяет человеку как-бы выстраивать несколько по-другому проект собственной жизни. Принять или не принять некоторые ценности, как свои. Выставить свою систему ценностей, выставить собственный проект жизни, и возможности выхода из этой гонки, конечно же, имеются, безусловно. Не бывает власти такой абсолютной, полностью сто процентов, давящей на нас быть таким, и никаким другим. Ну, вот в качестве примера можно взять ту же самую Античность. Даже античная демократия – это некий такой тоталитарный способ существования, выражаясь современным языком. А там уже были свои Платоны, и Сократы, и Демосфены. И все остальные. В общем, самое главное – это взять себя в руки, я бы так сказал, эта философия позволяет сделать.

Климентьев В.: Создать условия, чтобы человек мог взять себя в руки?

Светлов Р.: Ну вот создать условия, да. Но для этого, если говорить о том, о чем хотелось бы, что было бы желательно, это вот изменение неких образовательных систем, начиная со школы. Это, соответственно, в высшем образовании большая доля не абстрактных гуманитарных знаний, а вполне конкретных гуманитарных знаний и практик.

Климентьев В.: А это…

Светлов Р.: Ну это, вы же знаете, что сейчас там срезаются и часы по философии, и по истории срезаются. А все это необходимо увеличить, но увеличить не в смысле рассказов о том, что жил да был такой философ, жил да был сякой философ, а в том смысле, чтобы люди конкретно работали с определенного рода темами, с определенного рода проблемами, близкими, конечно, для современного времени. Эта вещь необходима. Ну и в целом, что касается нашего с вами философского сословия, то оно просто должно, возвращаясь к тому, что я говорил несколько раньше, оно просто должно не бояться своего собственного голоса, не бояться собственного мнения.

Климентьев В.: То есть, резюмирую – эти условия, в которых может появиться новый человек, который сделает какой-то шаг в решении насущных задач, поставленных в самом начале, главным является образовательный процесс, правильно и хорошо организованный образовательный процесс, как вы сказали, со школы и так далее?

Светлов Р.: Безусловно, да.

Климентьев В.: Следующий вопрос, как раз об этом, на ваш взгляд, каким бы должен быть этот образовательный процесс вообще, и философский в частности?

Светлов Р.: Ну, мне представляется, что такой, если говорить языком современных стандартов, компетентностный подход, который сейчас используется – это подход, который постепенно изживает себя именно в связи с абстрактностью тех компетенций, которые сформулированы в наших государственных стандартах. Мне кажется, на смену ему необходимо, чтобы приходил такой вариант активистский, моделирующий, то есть, начиная со школьной скамьи, ребенок должен обязательно участвовать в разного рода проективной деятельности, не только напильником научиться работать то, что в наше время называлось уроками труда.

Климентьев В.: Да, я помню.

Светлов Р.: Но и, извините меня, создавать конституцию класса, например, чисто в игровом хотя бы варианте. Участвовать в жизни школы. Ну, чтобы создать конституцию класса, нужно знать, что такое конституция, какие были конституции, почему выбирали одно, почему выбирается другое. В художественной деятельности, в изобретательской деятельности. И вот именно этот момент проективного созидания – это и есть способ наши внутренние задатки высвобождать, проявлять.

Второй момент, конечно же, это безусловно, индивидуальный подход, о котором говорится очень много, но чем дальше, тем меньше возможностей такого индивидуального у педагогов оказывается. Когда школьные учителя работают в нескольких школах, объединенных друг с другом, когда огромное количество бумаг приходится заполнять, когда классы должны быть не меньше определенного размера. А все это не позволяет, конечно, индивидуально работать с школьниками, а ведь если 8-9-10 лет какие-то задатки у ребенка обнаруживаются – математические, гуманитарные, неважно какие, художественные, то это то самое время, когда необходимо их развивать.

Ну а что касается образования высшего уровня образования, то здесь, как я и говорил вам, во всех его направлениях необходимо четко совершенно вырабатывать способность мыслить самостоятельно, если угодно, это можно называть способностью критического мышления, которое позволяет человеку здраво относиться к реальности, вот критически, в таком греческом смысле этого слова относиться к реальности, и выбирать свою собственную траекторию жизни, соответствующего интереса к промысленным и осознанным задаткам и ценностям его, которые он признает, не поддаваясь действию всевозможных социальных мод, которые могут меняться там 2-3 раза в поколение.

Ну а это критическое мышление может выработать только философия, и в целом гуманитарное знание. Классический пример, знаете, понятие такое НРД – новое религиозное движение, да? Я постоянно спрашиваю – а как вы думаете, представители каких наук, гуманитарных или же естественнонаучных и инженерных в большей степени участвуют в деятельности Новых религиозных движений? Так вот, чаще всего увлекаются всякими этими, иногда и тоталитарными, а иногда просто какими-то фейковыми, квазирелигиозными идеями, представители наук естественных и инженерных, но не гуманитарных, ибо гуманитарий имеет в себе некоторую закваску под названием критическое мышление.

Климентьев В.: Да, получается вывод для обычной публики несколько странный, да? Потому что это же естественные науки всегда ратуют за научный подход, за основательность, а гуманитарии – для них это какие-то фантазеры.

Светлов Р.: А все наоборот, с точностью до наоборот. Это социологические исследования, это не я придумал.

Климентьев В.: Так и должно быть. Немножко резюмирую то, что сказали вы про школу: нужна практическая гуманитарная деятельность?

Светлов Р.: Да, да, да. Для того, чтобы ребенок научился думать сам. Он все равно будет думать сам, и любой ребенок проходит возраст бунта против взрослых, какие бы хорошие родители не были, все равно он будет бунтовать. Но вот это вырабатывание критического мышления уже в школе, практическое вырабатывание, позволяет ребенку осознавать самого себя, и ценность собственных ценностей, и в своих глазах, и в глазах окружающих, понимаете?

Климентьев В.: Да, это огромное и трудное искусство, потому что мы еще с античности помним высказывания Платона, что если неправильно преподавать науки и диалектику, то юноши превращаются в ликийских щенков, которые не ценя ничего, терзают…

Светлов Р.: В целом это да, опять же, риск. Образование – тоже риск, жизнь вообще – риск. Но мы же живем, тем не менее.

Климентьев В.: Хорошо. Роман Викторович, теперь чуть-чуть детальнее, подробнее про путь именно философского образования. То есть, мы высказали некие положения в качестве предпосылок, чтобы было возможно появление такого человека способного, отвлекаясь от мощного прессинга, дышать свободно. Ну это относится, видимо, пожелание ко всем людям, чтобы все дышали свободно, да?

Светлов Р.: Да.

Климентьев В.: А в плане именно философского специфического образования, как вы видите этот процесс?

Светлов Р.: Как я вижу этот процесс? Ну, я, наверное, здесь буду неоригинален. Собственно, и не хочу быть оригинальным. Я коротко, потому что меня дела поджимают.

На мой взгляд, есть две важнейших составляющих в этом образовании. Во-первых, нужно иметь ввиду, что так называемые разделы философии, по которым делят сейчас кафедры и дисциплины – это вещь такая, постоянно меняющаяся, текучая, она тоже связана с определенного рода модами и, так сказать, горизонтами предрассудка определенного рода эпохи. 

Ну мы помним деление философии у Аристотеля, или у стоиков, или там у иезуитов, в их разделении между дисциплинами. У упоминавшего уже Фрэнсиса Бэкона, и разделение философии, которое сейчас происходит – это вся вещь, она в известной степени условная. Поэтому, кстати, обратите внимание, что большинство философских дисциплин, в итоге получается, что эти дисциплины становятся действительно по истории философии, что думали про онтологию, гносеологию, социальную философию, политическую мысль. Но я к чему говорю? К тому, что это признак того, что это достаточно условное разделение.

Но я бы сказал вот о принципе. Первый принцип – все равно история философии – это базовая дисциплина, потому что это не только путь становления вообще современных философских дискурсов, не просто историческая их сторона. А это то, что, собственно, делает обучающегося философом, когда он начинает понимать, что, извините, «миф о пещере» – это не устаревшая какая-то легенда, образ, метафора. Красивая, но старая, там не знаю, как какой-то осколок от греческой вазы. А она вполне работает как объясняющая метафора, в том числе, например, в той же самой современной когнитивной социологии, что он удивляется вневременности, так сказать, этих идей. Ну и более того, история философии, я метафору такую выберу, это некая совокупность джазовых стандартов. Одни стандарты сохраняются, но мы должны играть их каждый по-своему проиграть, то есть, по-своему, в том смысле, что постичь истину вот этих всех концептов. А это главный путь становления, на мой взгляд, философа, философа-профессионала.

А второй момент, вторая составляющая философии – это, конечно, максимальная актуализация ее конкретного содержания на примере максимально актуальных проблем современности. Если мы говорим о социальной философии то, конечно, надо говорить о современных сетевых системах социумов. Если мы с вами говорим о политической философии, то здесь, конечно, нужно обсуждать такие современные тренды в политическом смысле, когнитивный капитализм там и так далее. Ну понимаете, да? То есть, то, что максимально интересно для современного человека. К сожалению, повторяю еще раз, зачастую люди, читающие курсы по каким-то таким особым философским дисциплинам, они опять, получается, воспроизводят историко-философский материал, который в итоге теряет некого рода актуализацию. Вот я бы сказал, если говорить об образовательной программе, то строить ее нужно таким образом.

Климентьев В.: Хорошо.

Светлов Р.: Если можно, тут точку с запятой поставим, потому что надо идти.

Климентьев В.: Да, спасибо.

Светлов Р.: Всего доброго.

Климентьев В.: До свидания.