Климентьев В.: Здравствуйте! Расскажите, пожалуйста, чем вы занимаетесь и ваше направление?

Борисов С.: В плане такой общей характеристики я вот так бы назвал – это философская практика, предназначенная для людей, которые, с одной стороны, имеют какую-то базовую философскую подготовку, с другой стороны – людей, которые могут и ничего не знать о сути философии. Понятно, что каждый о философии что-то слышал, но что это такое понимает с трудом. Но задача не с этим разобраться, а с тем, чтобы выявить у человека определенные философские интересы и определенный философский настрой на осмысление того, что связано с его мировоззрением. Я веду философское кафе, оно функционирует каждую неделю, каждая встреча длиться примерно два часа. Мы обсуждаем разные темы философской проблематики, используется методика сократического диалога, а если это два или три человека – элементы философского консультирования. Используется еще одна методика групповой работы – так называемая «глубинная философия». Я недавно побывал на ретрите «глубинной философии», который проходил в Италии. Это во многом напоминает практики обучения средневековых университетов, где применяется техника медленного чтения философских текстов, повторение текстовых фрагментов (ruminatio). Это всё обеспечивает, во-первых, глубокое проникновение в текст. Во-вторых, созерцательный настрой. Ну и открывает возможности для «драгоценного говорения», где нет места многословию, но представлены емкие, глубокие мысли, идеи, которыми можно поделиться. Дискутировать по их поводу тоже не принято, с помощью них достигается мыслительный резонанс всех участников группы. То есть это напоминает созвучие оркестра. Итак, помимо того, что я ведущий философского кафе, я сейчас пытаюсь создать Российскую ассоциацию философов-практиков. Нам это нужно для того, чтобы в 2020-м году организовать международную конференцию по философской практике в России. Она будет проходить в Москве. Это решение было принято на последней конференции по философской практике, которая проходила в Мексике (конференции проходят раз в два года, начиная с 1994) в прошлом 2018 году. В качестве следующей принимающей страны была выбрана Россия. Мы сейчас начинаем организационную работу, ведем переговоры с московскими коллегами, думаю, уже к лету появится первое информационное письмо, где мы оповестим всех заинтересованных лиц. 

Климентьев В.: Будем ждать информации.

Борисов С.: Философская практика сейчас реализуется в трех основных направлениях: это философское консультирование (индивидуальное или групповое), потом группы сократического диалога и так называемое философское партнерство (например, «глубинная философия», философские кафе и т.д.). Хотелось бы видеть всех представителей этих направлений в Москве. Кстати, достигнута договоренность по организационным вопросам с Институтом философии Российской академии наук, там заинтересовались этим направлением через созданный недавно при институте Центр философских коммуникаций, который, среди прочего, ставит перед академической философией задачу выйти из «замка из слоновой кости» для реализации тех проектов, которые инициированы, прежде всего, духовными потребностями простых людей. Реалии таковы, что на эти потребности нет отклика ни со стороны государственных, ни со стороны академических структур. Они к ним глухи и слепы, так что интеллигентным людям приходится организовываться самим, а не надеяться, что кто-то придет и создаст для этого какие-то условия.

Климентьев В.: Госструктурам проще ориентироваться, опираясь на что-то уже созданное.

Борисов С.: Да, я понимаю, но дело не в том, чтобы опереться на ту или иную структуру, а в том, чтобы понять, как распорядиться тем духовным запросом, который уже есть, как его удовлетворить.

Климентьев В.: Вот-вот, я думаю, мы все эти темы уже более содержательно проясним в нашем интервью. Итак, тема, которую задает первый вопрос: какова на ваш взгляд философская задача настоящего времени для человека, для человечества и для самой философии? 

Борисов С.: Для человека, как мне кажется, главная задача – это самопознание, причем самопознание в самых глубинных формах, поскольку данная задача, так или иначе, решается человеком на протяжении всей жизни. Просто не всегда человек, что называется, становится философом, не всегда он делает для решения этой задачи необходимые ходы, по той простой причине, что большей частью он прячется за различного рода клише, масками и так далее. Весь этот антураж мешает ему понять, кто он есть, работать с собой, осознать, что при всем внешнем лоске и успешной реализации в жизни, человек остается в неведении, кто он есть для себя самого. И когда те или иные «пограничные ситуации» отбрасывают его к себе, когда привычные шаблоны (поведенческие, речевые и мыслительные автоматизмы) не работают, вот тогда собственно он и становится философом поневоле в таком экзистенциальном смысле. В этой ситуации ему потребуются определенные навыки, способы работы с собой как адекватный ответ на вызовы, которые ему бросает бытие. Человек может ответить на это только своей аутентичностью, искренностью и честностью. Если я не имею опыта работы с собой, я не знаю, кто я есть. Философия тогда становится востребованной в том плане, что и не хотел бы думать, а приходится, поскольку ничего другого не остается, поскольку я уже имею дело с ситуацией, которую изменить не могу. Единственное, что мне доступно – изменить свое мировоззрение, расширить его настолько, чтобы преодолевая свой эгоцентризм, привычную позицию, принять ту реальность, которая неумолимо заявляет о себе. Но не просто ее принять с опущенной головой и опустошенным сердцем, как принимают смертную казнь, но найти в этом смысл. Такой поиск себя здесь и сейчас, в каждой конкретной ситуации – это задача философии для человека и для человечества (в лице этого человека). Это всегда открытый проект философии, который всегда актуален и, естественно, не завершен.

Климентьев В.: Поиск человечности?

Борисов С.: Необходимо осознать свою человечность в полной мере, наша сущность не в том, чем мы друг от друга отличаемся, и как проявляют себя наши индивидуальные особенности, какими масками и шаблонами мы пользуемся – это не объединяет, а разъединяет нас, а потому это неважно. Важно то общее, что может быть найдено в пространстве «между», в пространстве диалога. В том, где собственно бытие и дает там свой просвет, где его можно увидеть, осознать. Но для этого познания бытия через самопознание мы должны преодолеть свое эго, свое внешнее, что отбрасывает тень на бытие. Чем меньше будет эта тень, тем явственнее мы будем видеть, чувствовать реальность. Для реализации этого проекта самой философии нужно быть собой, то есть перестать примерять на себя несвойственные ей одежды «служанки» богословия, идеологии, науки. То есть превратиться в ту область знания, которая существует самостоятельно и открывает те возможности, которые в ней потенциально заложены, через исследование проявлений человеческой субъективности, человечности во всей ее полноте. Здесь не должно быть каких-то «привилегированных зон»: это важно, а это неважно, на это я должен обращать внимание, а на это не должен. Все важно. Я должен познать себя во всей полноте, нравится мне это или нет. Только это откроет какие-то перспективы, иначе выхода из платоновской пещеры не будет, будет только осознание ее периметра. В принципе наша пещерка может быть вполне уютная, спокойная и комфортная, но как же быть с теми стремлениями, с теми желаниями, которые влекут нас за ее пределы?

Климентьев В.: Сергей, а на ваш взгляд, что такое философия?

Борисов С.: Философия определяется мной в практическом ключе, как форма духовной деятельности, духовная практика, направленная на постановку, анализ, – и если повезет – решение тех или иных мировоззренческих вопросов, связанных с выработкой целостного взгляда на человека и его места в мире. 

Климентьев В.: А как бы вы обозначили ее специфику? Поскольку, например, религия, тоже занимается мировоззренческими проблемами, поэтому нужен какой-то специфический признак философской духовной деятельности.

Борисов С.: Она осуществляется исключительно рациональными способами без добавок чего-то мистического, без особого антуража, обрядности, который свойственен религии. В философии мне видится попытка найти самостоятельное решение, идти своим собственным путем, опираясь на тот рациональный, чувственный, эмоциональный арсенал, который есть у человека. Это не потому, что всё другое не нужно, и я самодостаточен. Не в этом дело. Важно не выпускать самого себя из фокуса внимания. Главный ведомый (руководящий) принцип для философа, в моем понимании, заключается в нем самом, это та ниточка, которая связывает его с бытием, с реальностью, за эту ниточку он и цепляется. Эта работа не дает скорого результата, не сопряжена с экстатическими, мистическими состояниями. Но опять-таки не потому, что в философской практике нет эмоций, а потому что в отличие от религии – это другой путь, он отталкивается от другого мироощущения, миропонимания. 

Климентьев В.: Правильно ли я сформулирую вашу позицию относительно философии, что самым существенным и важным оказывается слово «самопознание», в котором важны обе его части. То есть, во-первых, это обязательно «само» и отсюда все эти самостоятельность, самостояние, самодеятельность и всё, что связано с этим «само». А во-вторых, это «познание», как не просто лишь набор случайных аффектов, чувствований, а именно целенаправленный процесс. Так будет правильно?  

Борисов С.: Да.

Климентьев В.: Хорошо. Тогда мы можем перейти к следующему вопросу. Если главная задача и для человека, для человечества, и для самой философии в реализации этого удивительного процесса самопознания в глубинном смысле, то возникает вопрос: что нужно для совершения этого шага, для осуществления этой задачи философии сейчас, в нынешнем положении?

Борисов С.: Если мы говорим о человеке, то в процессе осознания своей подлинности он всегда в ситуации «здесь и сейчас», он не предается пустым мечтаниям о будущем и не «застревает» в воспоминаниях о прошлом. Если он в реальности, то, конечно, он «здесь и сейчас», в настоящем. Причем, в настоящем в двух смыслах этого слова, как того, что происходит здесь и сейчас, и как того, что реально. Постоянно держать себя в этом фокусе настоящего – это первый шаг. Здесь нужно быть предельно честным с самим собой, чтобы не допускать явный или неявный обман или самообман, связанный с потерей аутентичности. Если нас принимают за кого-то другого, если нам рекомендуют или навязывают делать то, что обычно делает этот другой, или, скажем, если мы позволяем себя втянуть в какие-то социальные игры, в которых мы не хотели бы участвовать, то тогда, видимо, мы должны иметь смелость честно сказать «нет» и тем самым заявить о своей человечности. Такая честность, может даже, наивность, заключается в том, что я отстаиваю право быть собой, что, конечно же, не означает упрямства или капризного эгоизма. Речь идет об очень тонких моментах самопознания, которые, если я знаю себя, дают мне возможность на все вопросы или проблемные ситуации говорить «да» или «нет», просто и без лукавства. И если это самосознание я сохраняю в себе в любых ситуациях, то это становится для меня той путеводной нитью, ведущей к решению тех задач и проблем, которые ставит мне жизнь. У меня появляется руководящий принцип, внутренний гид, «деймонион», который дает мне подсказки, служит камертоном души. И по нему я проверяю свой контакт с реальностью и выверяю дальнейшие пути.

Климентьев В.: Сергей, конечно, очень хорошо, когда я знаю себя и могу понимать, когда я себя предаю или обманываю. А если я нахожусь еще только в процессе самопознания, как у меня получится быть честным, если я еще до конца себя не познал?

Борисов С.: Все зависит от того, насколько глубоко мы «погружаемся» в себя, на определенной степени глубины мы начинаем многое понимать интуитивно. Конечно, это не спасает нас от ошибок, но ошибка – это прекрасный повод чему-то научиться, поработать над ошибкой, чтобы впоследствии ее не повторять. Этот опыт очень полезен, нужно научиться его переживать, главное, нужно не бояться быть собой, не бояться отстаивать свою позицию, прислушиваться к внутреннему голосу и его подсказкам. Потому что если, как вы говорите, я себя не знаю, то это свидетельство того, что я нахожусь в конфликте с собой, ношу в себе глубокое противоречие и не предпринимаю попыток его разрешить. Конечно, тогда мне трудно выработать какой-то «путь жизни», видеть в жизни смысл. Меня всецело поглощает эта борьба с самим собой. Необходимо не только осознать этот внутренний конфликт, но и попытаться его разрешить, понять, что противоречие (зло, разделённость) ни в мире, ни в ситуации, ни в плохой погоде или плохом правительстве, ни в недобром человеке, а проблема во мне, поскольку мой мир – это проекция моего душевного состояния. А коли так, с этим уже можно разобраться и можно многое исправить. Если я собрал хотя бы какие-то крупицы мира в своей душе, это может стать для меня теми точками, которые дадут мне необходимую опору в жизни. Если я пойму как управлять собой, своим поведением, своими мыслями, своими речами, я смогу управлять миром. Поражает насколько люди «заворожены» этими внешними образами своего «я», насколько они привыкли существовать в системе проекций, в этом «Зазеркалье», не замечая, что это всё изменчиво, иллюзорно, рассеивается словно дым, совсем не пытаясь разобраться и постичь суть источника этих проекций. А это самое важное, осуществлять эту работу – задача философа вместе с человеком, который интересуется философией. Прояснять свой руководящий принцип, осознавать те подсказки, которые он дает, и руководствоваться ими в жизни.

Климентьев В.: Интересно, что в своем ответе на второй вопрос, вы последовательно прошли аж до четвертого моего заготовленного вопроса. Как-то это просто получилось… Понятно, что одно вытекает из другого, и получается, что мы уже проскочили вопрос, где я хотел спросить: каким представляется вам этот человек? Вы уже обозначили эти характеристики, говоря о честности, о поиске самостояния.

Борисов С.: Я бы еще кое-что добавил. Что может еще вести человека? Его сомнение, если только сомнение понимать философски, или, точнее, его незнание, именно ученое незнание, именно оно очень важно в плане самопознания. Для этого процесса оно дает гораздо больше по той причине, что здесь я как раз и обретаю «новое зрение», когда начинаю ставить под сомнение мои проекции (шаблонные конструкции себя и мира), по сути, тени, отбрасываемые моим эго и заслоняющие реальность. Мое ученое незнание заставляет их рассыпаться. Чем меньше будет меня, моего эго, чем больше я, скажем так, умалюсь (в пределе – до уровня ничто), тем яснее мне будет видеться то, что останется, вот-бытие, тем ярче оно проступит. Я поясню свою мысль. Мое незнание служит тому моменту, когда я смогу целиком и полностью «отвлечься» от себя, от своего судорожного «цепляния» за те иллюзии, которые я приобрел в мире, и максимально открыться для того, что есть реальность, слышать ее «зов». Я освобождаюсь от своих штампов (мыслительных, словесных, возможно, научных), всего того, что на мне наросло и налипло, и мешало мне видеть реальную картину. Чтобы прорваться к реальности, я должен освободиться от всего этого.

Климентьев В.: Сергей, нужно уточнить. Конечно, когда вы говорите о незнании, то есть об ученом незнании, вы говорите о знании незнания, а ведь не просто о незнании.

Борисов С.: Да.

Климентьев В.: Важный момент.

Борисов С.: Знание о незнании – это единственное знание, в котором можно быть абсолютно уверенным, следовательно, оно может служить руководящим принципом, который ведет и делает человека открытым бытию. Но для этой открытости, мне нужно перестать зацикливаться на себе, на своих проекциях, на своем эго, которое мешает контакту с бытием. Знание о незнании обостряет во мне интуицию, я становлюсь более внимательным к тем сигналам, знакам, шифрам, через которые мне раскрывается бытие, подлинная реальность, моя человечность. В пределе – это единственный источник смысла, радости и счастья, наполняющего мою жизнь. Единственная мудрость, которая нам доступна и где мы действительно будем мудрее всех – это знание о себе, по сути, ученое незнание, перманентный процесс.

Климентьев В.: Если возможно, пожалуйста, определите это более содержательно. Чтобы это было понятно как можно большему количеству читателей. Что вы подразумеваете под знанием о себе?

Борисов С.: Сначала – это образ себя, который у меня сформировался. Этот образ может быть из нескольких составляющих, здесь я такой, там я другой и т.д., но я должен понять, что это только образ – проекция меня подлинного. Эта проекция меня не раскрывает, а наоборот, скрывает. Так что мое эго – это то, что скрывает мою подлинность, мою самость. И когда я порой с уверенностью говорю, что я, мол, такой или другой, и даю еще какие-то определения себя, то я тем самым выстраиваю границы, защищая себя подлинного от потенциально опасного мира. Я создаю для себя ощущение безопасности посредством своей определенности. Но на самом деле – это ловушка, из которой нужно выбраться. Конечно, это легко сказать, но очень сложно сделать. Представьте, жить без своего привычного «я», но если мы хотим подлинности, если мы стремимся познать бытие и слиться с ним, освободиться от своего привычного «я» необходимо.  

Климентьев В.: Уместны ли здесь будут категории «явление и сущность» в описании вашей мысли?

Борисов С.: Наверное, поскольку наше привычное «я» есть явление, или же копия, маска, личина. Все это скрывает нашу сущность, но может ошибочно с ней отождествляться. От этих масок нужно освобождаться, чтобы мы всегда имели дело с самостью в чистом виде.

Климентьев В.: Я понял. Но если представлять эго как тени или проекции самости, то категории «сущность и явление» здесь не очень подходят.

Борисов С.: Не знаю, но я действительно веду речь о проекциях, образах, тенях.

Климентьев В.: А можно так сказать, что «я» или эго – есть лишь одна из многих масок сущности, то есть «я» есть явление самости, если можно так выразиться? Это я к тому, что если мы думаем о явлениях как о сущности, то мы ошибаемся. Сущность проявляет себя во многих явлениях, но она не исчерпывается ни одним из них, ни их суммой и т.д. И поэтому она, конечно, не есть явление, но надо все равно ее обнаружить. Как же выстроить этот процесс?

Борисов С.: Здесь ошибка не в том, что мы неверно определили явления, ошибка в абсолютизации этих явлений, но сущность скрыта за ними. Чтобы прорваться к сущности, нужно убрать все препятствия. Сама жизнь совершает с нами такие «фокусы», и мы рано или поздно теряем все свои привязки, разрушаются наши маски, исчезают привычные образы, но наша душевная организация, наше преставление о себе не всегда поспевает за этими переменами. Вместо человека является набор искусственных, зачастую, карикатурных образов. Человек есть, но в нем нет подлинной человечности, он всецело поглощен борьбой со своими проекциями, и хотя он считает себя нормальным человеком, он ведет себя по отношению к жизни как одержимый. Стоит только коснуться некоторых моментов его мировоззрения, чтобы сразу же обнаружились болевые точки, что свидетельствует о том, что привычные защитные образы, за которые он цепляется, уже «отпали», а новые – еще не «отросли». Этим и объясняется его уязвимость. Причем я не говорю о людях с какими-то расстройствами, не в этом дело, это вполне нормальные люди, просто каждый из нас в каких-то мировоззренческих вопросах беззащитен. Чтобы себя укрепить, человек постоянно оправдывается, выдает желаемое за действительное. Его речь представляет собой сплошное нагромождение лжи. Не имея навыков работы с собой, человек не в состоянии распутать этот клубок противоречий. Без такой предварительной работы философствование начаться не может, ведь философские мысли должны стать фактом нашего сознания, а не просто набором заимствованных изречений. Для философствования нужна благодатная, хорошо подготовленная почва. Понять философскую мысль мало, нужно ее исполнить фактом собственной жизни. Философия в моем понимании, прежде всего, образ жизни.

Климентьев В.: Кроме «явления и сущности» тут может быть уместно обозначить другую пару категорий – «содержание» и «форма». В этих категориях представить соотношение самости и я. Возникает вопрос: возможно ли для этой самости или для этого подлинного содержания обрести какую-то подлинную форму? Или же форма – это всегда что-то ложное, а само содержание, сама самость – это что-то бесформенное? Как, по-вашему? 

Борисов С.: Форма как раз существенна в том понимании, что это то, что формирует, а не то, что просто декорирует. В процессе познания я начинаю нечто понимать, многое для меня проясняется. Что это значит? То, что мой мир переформатируется, оформляется заново. Просто та форма, которая была раньше, оказалась искаженной, несовершенной, ограниченной, поскольку она «кроилась» по меркам моего «я». Моя ошибка в том, что в свою «личину» я решил «обрядить» весь мир. Конечно, ничего хорошего из этого не вышло, кроме уродства, а мне не принесло ничего, кроме неудовлетворенности. Поэтому нужен процесс нового оформления, формирования, трансформации. Форма играет здесь решающую, ведущую роль. Это то, что будет дисциплинировать наше мышление, так как если мы не будем формулировать, оформлять, описывать, проговаривать, определять, тогда наши мысли и идеи превратятся метание и блуждание, движение по замкнутому кругу. Форма фиксирует мысль и дает возможность идти дальше. Мысль постепенно проясняется, и для ее развития находятся все новые, все более совершенные формы. Только тогда философские тексты, в которых находятся эти драгоценные формы, начнут передавать человеку свой истинный смысл, поскольку его мыслительные усилия движутся в том же направлении, что и мысли автора, подобно пазлам, которые встают на свое место, тогда и мир вокруг начинает обретать новое оформление. Без такой работы мир будет казаться хаотичным. К подобной картине мира трудно применить какой-либо философский текст, ему там просто нет места. Таким образом, личностная трансформация и новое оформление мира – это взаимосвязанные процессы.

Климентьев В.: Теперь мы можем перейти к следующему вопросу. Но сначала некоторое резюме сказанного. Итак, человек, осуществляя процесс познания, освобождается от иллюзорных явлений и порождающего их ложного принципа, на пути к своей самости, к своей сущности, к истинному формирующему принципу, если я правильно понял. Возникает вопрос: как это всё может происходить? Наверное, это можно представить как некий образовательный процесс или процесс философского образования. Если возможно, опишите это более подробно, что представляет собой процесс этой трансформации или преобразования?

Борисов С.: Я бы уточнил, что трансформация человека обязательна. Если не такая радикальная, как это образно описывает Ницше, то близкая к этому по смыслу. Только тогда мир может оформиться заново, стать более понятным, обрести свои понятия. Понятия в гегелевском смысле, а не в формально-логическом. Условием «понятности» и «оформленности» мира является личностная трансформация. Условием самотрансформации является постепенное освобождение от масок и эго-образов, которые мне мешали на этом пути. Эту работу мне помогает осуществить мой руководящий принцип, я становлюсь более открытым бытию, я избавился от всего лишнего, оставил только самое важное. Так вот, если говорить про образовательный процесс, то, как раз, личностный интерес является самым важным, поскольку без него человеку, включающемуся в этот процесс,  во-первых, непонятно что ему делать, а во-вторых, непонятно для какой цели. Личностный интерес – это не поверхностный интерес от безделья с целью развлечься и бездумно провести время. Личностный интерес – это полная включенность чувств, мыслей, памяти, поглощенность, заинтересованность. На самом деле личностный интерес человека определить не сложно. Достаточно с помощью наводящих вопросов дать ему возможность свободно говорить о себе самом. Это будет интересно любому человеку. Это помогает человеку самоопределиться, почувствовать в себе некую пустоту, которую захочется чем-то заполнить, для того, чтобы реализовать себя в полной мере. Еще один важный момент, помимо личностного интереса, человек, занимаясь образовательной практикой, должен чувствовать себя в ней успешным. Всё, о чем я думаю, как я действую, что создаю, всё это должно полностью совпадать с моими желаниями. Образование должно укреплять осознание целостности личности, а не приводить к разбалансировке. Я в своей подлинности и аутентичности не должен играть никаких ролей, обусловленных лживой и объективированной оценочной системой. Личностный интерес и успешная самореализация – вот главные факторы подлинного образовательного процесса. Главную роль в том, чтобы все это работало, играет преподаватель, наставник, учитель (в широком смысле этого слова). Он демонстрирует свой личностный интерес и успешную самореализацию в том, что для него важно. Вот и всё. Поскольку, как правило, человек учится не по принципу «сделай так, как тебе предписано», а по принципу «делай так, как делаю я». Образовательные отношения – это человеческие отношения, которые выстраиваются по принципу «Я-Ты». Они не могут быть отстраненными и безликими. Преподавателя ведет его собственный интерес, он целиком и полностью реализует себя в предмете. Именно эта «личностная составляющая» запускает подлинный образовательный процесс, пробуждает ответный интерес, резонанс интересов. Обучение происходит посредством того, что своего, личностного находит неофит в изучаемом предмете. Еще одно условие успешного образовательного процесса – это особая располагающая атмосфера, дружественная среда. В качестве примера скажу несколько слов о философском ретрите по «глубинной философии», с которого я недавно вернулся. Традиция такого философского партнерства уходит в глубокую древность. Занятия обязательно должны проходить в каком-то живописном месте, вдали от городского шума. Лучшее место, чем альпийские склоны, трудно найти. Мы главным образом работали с философскими текстами, были полностью погружены в образовательный процесс, сессия после завтрака, сессия после обеда, а в перерывах различные практики осмысления и обсуждения, которые проводились в виде совместных прогулок. Данная атмосфера делает каждого участника частью изучаемого предмета, обеспечивает полное погружение в предмет, но не для того, чтобы быстро и интенсивно «включаться», а потом полностью «выключаться» в бездумном отдыхе или развлечениях – нет. Даже отдых не прерывал созерцательный настрой. Для участников ретрита существуют негласные правила, которые создают условия для созерцательного состояния даже во время отдыха (негромкие разговоры, предпочтение молчанию, возможность уединения и т.д.) Каждый определяет комфортный для себя темп и ритм образовательных практик, согласуясь с индивидуальными особенностями восприятия, глубиной проникновения, личностным интересом. Конечно, современная образовательная система разительно отличается от всего этого. Эта система – слепок индустриальной модели массового общества. То, что в эту систему как-то встроено преподавание философии, для меня скорее минус, чем плюс. Это дискредитация философии, потому что в такой системе она не может существовать, для философии там просто нет ни места, ни условий. Что-то мне, действительно, интересно обсудить в группе, но для рождения каких-то мыслей и идей мне необходимо уединение. Для успешного образовательного процесса необходимы такие условия. Конечно, это не значит, что философия как учебный предмет невозможна, но для занятия философией нужны специальные условия. Ничего не мешает нам такие условия создавать: задавать необходимый настрой, подготовительные упражнения, чтобы люди поняли, что это реальная практика, поиск себя, забота о себе, а не просто набор шаблонных знаний для общей эрудиции. Мне именно таким представляется образовательный процесс, тем более всё, что связано с изучением философии – это очень индивидуально, личностно и даже интимно. Кто-то из университетских преподавателей может меня спросить: как же прикажите это делать в условиях массовых лекционных потоков по 300 человек? Я сам частенько сталкиваюсь с этим затруднением. В этих условиях я ставлю перед собой задачу рассредоточить эту безликую массу: я провожу анкетирование, выявляю личностные интересы, даю возможность для рефлексии. Тогда «масса» начинает делиться на группы, группы – на подгруппы, но не по алфавиту, и не по каким-то другим случайным признакам, а по тем интересам, которые определились ранее. Только тогда возможно какое-то образовательное взаимодействие.

Климентьев В.: Итак, Сергей. Вы очень хорошо рассказали про условия. Теперь чуть подробнее об этой самой внутренней работе: что происходит во время учебного процесса, что дает преподаватель, а что происходит, не будем говорить с учеником, а скажем самоисследователем? Поговорим о содержании: что читаете, как читаете, как организована именно вот эта часть процесса?

Борисов С.: Мы стартуем с попытки определить, что для каждого есть его основное состояние существования, чтобы каждый понял, как себя проявляет его аутентичность, его живое «чувствилище», когда он отчетливее всего чувствует себя. Лучше всего это осознается на фоне таких данностей, которыми являются смерть, свобода, одиночество, бессмысленность. Именно с таким кругом экзистенциальных проблем, данностей, работает, в частности, экзистенциальная психология. Для меня, как преподавателя философии, важно, чтобы каждый переключил свое внимание на самого себя, но не для того, чтобы мы принялись обсуждать какие-то частные жизненные проблемы, а для того, чтобы мы открыли в себе истоки философии. Здесь для меня необходима обратная связь, личностная рефлексия моих слушателей. Я, что называется, «показываю на себе», как я сам осуществляю заботу о себе перед лицом этих данностей. Рефлексия слушателя – это его собственная попытка определиться со своим основным состоянием, со своей подлинностью. После того, как человек с этим определился, он уже начинает проникаться предметом, осознавая свой личностный интерес, начинает понимать, что всё, что я говорю и предлагаю ему, делается не ради информирования о философии, как некой предметной области, а в качестве советов или духовных упражнений для его собственной практики заботы о себе. Это дает возможность воспринимать философское знание персонально, личностно, открывает путь к самопознанию. Должна быть постоянная обратная связь, для кого-то легче высказываться в ходе диалога в аудитории, кто-то предпочитает молчать, но и для них есть шанс высказаться в письменной форме. Как правило, это весьма взвешенная, продуманная позиция, которая сформировалась в ходе активного слушания, молчаливого участия в диалоге. Когда круг основных проблем определен, истоки философии обнаружены, можно приступать к погружению в историко-философскую проблематику. Этот материал важен не сам по себе, и он не структурируется мной в хронологическом порядке. Все-таки большинство из тех, кто ко мне приходит, не будут изучать философию профессионально, для них не так уж важно представление о философии как о системе знаний, но для них важно попрактиковаться в философствовании, для этого нужно познакомиться хотя бы с какими-то азами философской традиции. Поэтому историко-философский материал у меня встроен в рассмотрение и развитие той или иной проблемы. Путь к проблеме идет через те или иные, оставившие след в культуре, например, в литературе или искусстве, философские сюжеты, философские высказывания и философские аллегории или метафоры. Все это служит началом разговора, «воротами» в философскую проблематику. Насколько глубоко мы погрузимся в нее, зависит от того, насколько широко будет задействован личностный интерес, и как эффективно будет работать обратная связь. Конечно, не всегда получается, но я считаю, что мое ремесло преподавателя требует идти от публики. Если что-то зацепило, мы это углубляем, поэтому у меня программа очень гибкая, меня абсолютно не волнует, что я там «успел» по меркам стандартной программы, а что «не успел». Дело не в количестве, а в качестве. 

Климентьев В.: Хотелось бы чуть-чуть подробнее остановиться на следующих моментах: что вы называете обратной связью и как ее осуществляете?

Борисов С.: Каждое занятие посвящено либо какой-то главной теме, либо проблемному вопросу, либо какому-нибудь сюжету из истории философии. Вокруг этого разворачивается диалог или практикум, это может быть небольшая лекция. За 10-15 минут до конца занятия участникам предлагается время для личностной рефлексии по ключевой теме, проблеме или сюжету. Данная рефлексия может проводиться в разных формах. Это может быть просто изложение мыслей, идей; к третьему-четвертому занятию я прошу их формулировать свои мысли предельно коротко 2-3 суждения, которые емко и в то же время максимально глубоко  выражают главную мысль, где каждое слово на вес золота. Возможно, это будет представлено в образной, поэтической форме. Нужно осуществить максимальное «сжатие» изложения мысли и передать всю квинтэссенцию смысла. Пытаются... Как ни странно, как потом делятся сами участники, писать коротко гораздо сложнее, чем писать пространно, но как раз это дает очень важное умение дорожить словами, ценить смысловую и мыслительную емкость слов. Если «драгоценное суждение» удалось, его уже не нужно суетливо пояснять. В этом есть особая философская эстетика.

Климентьев В.: Для такой рефлексии вы организуете самих участников. Даете ли вы какую-то обратную связь по ходу диалога участников? В чем состоит эта обратная связь? Поясните, пожалуйста.

Борисов С.: Прежде всего я пытаюсь, когда обозначаю тему или проблему, во-первых, идти «от публики», уже на третьем или на четвертом занятии я предлагаю слушателям самим заказывать темы для разговора. Возникает вопрос: что значит «заказывать тему»? Есть же учебная программа. Конечно есть, но это только моя кухня. Я повар и из тех философских ингредиентов, которые я имею, я делаю то, что вы заказываете. Этот «заказ» возникает сам собой. Он не продиктован какой-то случайностью, как правило, это выражение желание прояснить то, что осталось не проясненным ранее. Во-вторых, помимо такой групповой работы, через мой веб-сайт или посредством консультации, я организую разные формы индивидуальной работы. Как правило, всегда находятся 2-3 человека, которые подходят ко мне с индивидуальными вопросами, на которые они хотели бы получить ответ, или с мыслями, на которые им нужен мой отклик. Для философствования индивидуальная работа необходима. Конечно, в академическом плане это означает «работать сверхурочно», но я доволен. Значит, установилась обратная связь. Понятно, что такую обратную связь нельзя установить в массовом порядке. Это и не нужно делать. Но когда возникает личностный, персональный интерес, тогда мои советы по поводу того, что можно прочесть и обсудить, для более глубокого понимания, имеют смысл. Самое важное, чтобы человек понял, что философствование – это его собственная работа с собой, никто за него эту работу не осуществит, работу, которая может принести ему личностное освобождение, умение быть аутентичным. Если я замечаю, общаясь со своими слушателями, эти моменты самотрансформации, я чувствую себя полезным, моя деятельность имеет смысл. Философия как предмет изучения выполняет эту уникальную функцию. Мне трудно представить себе еще какой-то учебный предмет, который был бы настолько подходящим для этой функции. В отличие от других учебных предметов философия специфична не какой-то инвариантно-жесткой предметной областью, а своим методом, способом работы со своим предметным содержанием.

Климентьев В.: Каков ваш метод работы?

Борисов С.: На самом деле методов много, но среди тех, о которых я говорил, основной метод – это диалог. Диалог необходим, если не внешний, то внутренний, поскольку он как раз и проясняет базовое отношение человека с бытием. Есть «что-то важное между», что является центром притяжения диалога. Такое философское отношение к бытию может установиться только в диалоге. Диалог выводит из разных форм объективации, изоляции, отчуждения (либо зацикленности на себе, либо на объекте) в сферу отношений «Я-Ты». Да, пожалуй, диалог – это основной метод.

Климентьев В.: Про диалог у меня будет отдельный вопрос, мне его хочется пока чуть-чуть притормозить и закончить с прояснением обратной связи. Правильно ли я понял, что ваша обратная связь возникает не в любые моменты, а только в самые существенные, которые открывают человеку возможность заметить свою подлинность? Можно ли так сформулировать?

Борисов С.: Да, можно так сказать. Причем я не указываю человеку на эти моменты в жесткой форме, хотя есть такие практики, которые апорию в диалоге рассматривают, прежде всего, как фрустрацию, когда человек «отброшен к себе». Многие считают, что это очень полезно. Совсем недавно к нам приезжал Оскар Бренифье…

Климентьев В.: Я сразу о нем и подумал.

Борисов С.: Удивительно, что многим эти практики нравится. Но я не из их числа. Конечно, необходимо дать старт процессу мышления. Но лучше всего, чтобы этот процесс начинался с осознания человеком своих собственных духовных потребностей. Пробуждение такого интереса к себе многими воспринимается как настоящее открытие, инсайт, люди потом пишут, что, оказывается, я так много о себе не знал и очень важно заниматься этим дальше. Действительно, поражает, что при всей своей внешней ухоженности внутренне люди очень «запущены». И моя роль – просто оказать им поддержку в этом процессе «пробуждения». Упаси боже мне туда влезать, как говорится, «засучив рукава», и еще при этом давать какие-то советы. В этом смысле я не хирург, я – терапевт. Я всячески поддерживаю это стремление, поощряю его, даю возможность человеку самому идти по этому пути.

Климентьев В.: То есть даете ему мыслить себя самому?

Борисов С.: Да, именно так. Причем, здесь нет каких-то универсальных представлений о «правильном» или «неправильном» пути. Прежде всего, моим слушателям я ставлю прививку «антидогматизма». К сожалению, большинство из них серьезно травмированы оценивающей образовательной системой, которая сделала из них прагматиков и догматиков. Нужен длительный период освобождения от этого. Поначалу мои слушатели серьезно встревожены, мол, мы тут что-то написали, а вдруг это неправильно? А я говорю, что если вы не допустили логических противоречий, если вы последовательны в своих мыслях и если вы не лжете – значит так и есть, у меня нет причин не доверять вам, я вас всецело принимаю. Естественно, я никак не буду это оценивать, моя оценка абсолютно не важна, все, что вы пишите, останется между нами, это нужно для установления обратной связи, чтобы я понял в каком направлении нам двигаться дальше. 

Климентьев В.: Смотрите, Сергей, это очень важный момент, который уже несколько раз обозначался, момент углубления. Было бы интересно раскрыть его подробнее. То есть, вы говорите, что рассматривая либо какой-то историко-философский материал, либо размышления человека над его экзистенциальными предельными мыслями о себе, вы начинаете некий процесс, и потом идет его углубление. Во что вы углубляетесь? Что вы при этом делаете, и как?

Борисов С.: Сам термин или метафора «глубина», между прочим, является ключевым для такого направления философской практики, которое так и называются deep philosophy, то есть, deep или depth – глубина, эта метафора не так проста, как кажется на первый взгляд. Это во многом похоже на философский метод, называемый феноменологической редукцией, а-ля Гуссерль. То есть, попытка постичь чистый опыт, без различного рода напластований, связанных с его культурными, научными, житейскими интерпретациями. То же в отношении опыта человека по восприятию себя. То есть, его чистый опыт – это глубина, в отличие от того, что «плавает» на поверхности его сознания и что, благодаря комплексным представлениям, имеет тенденцию «срастаться» и образовывать на этой поверхности толстую непроницаемую «корку». Это хорошо описано у Бергсона. Но периодически через эту корку из глубины интуиции нечто прорывается на поверхность. Так что, если человек осуществляет такой внутренний diving, если он открывает в себе свою аутентичность, то он начинает мыслить и говорить как бы из своей глубины, а не с поверхности своих наработанных клише, шаблонов и штампов. Например, встречи моего философского кафе и возникающий там диалог организуется по данному принципу. Задача собравшихся – не покрасоваться друг перед другом своей эрудицией, не отстаивать свои убеждения, а открыть для себя что-то новое и попытаться это выразить посредством того, что мы совместно прочли и проинтерпретировали. Если ставится такая цель, то общение имеет смысл. Если же это не удается, и собеседники опять скатываются на свои привычные мыслительные штампы, это свидетельство того, что они ничего для себя в этом общении не открывают, а просто очередной раз бегают по кругу. Но если ты почувствовал «голос», идущий из глубины, созвучный собственным мыслям или идеям собеседника, то возможен инсайт. Это очень тонкая и увлекательная работа.

Климентьев В.: А скажите, то, о чем вы говорите, больше относится к искусству или же это все-таки ваша методичная работа?

Борисов С.: Понимаете, искусство зависит от вдохновения, а вдохновение – очень капризная вещь. Чтобы практиковаться в глубинной философии, нужны определенные условия и если они созданы, следуя определенным «правилам игры», человек все время может пребывать в необходимом созерцательном состоянии, или умеет, если не быстро, то в каком-то своем темпе обретать такое сосредоточение. По мере того, как он это практикует, достигать этого состояния становится все проще и проще. Например, это становится заметно, когда какие-то слушатели, допустим, пропустили несколько занятий, и, присоединяясь потом к нашей работе, они с трудом понимают что происходит в группе и по каким здесь играют правилам, потому что это очень отличается от учебных или дискуссионных практик, принятых в научном сообществе. Знание определенных правил, практика философствования по этим правилам входит в привычку. И это хорошая привычка, в отличие от вредных привычек, которые разрушают наши души и тела. Такая хорошая привычка дает умение сосредоточиться. Это может быть небольшая медитация в начале занятия, где в течение 3-5 минут я принадлежу только самому себе. Такое сосредоточение может обеспечить только внутренняя дисциплина. Внешняя дисциплина и контроль только вредят. 

Климентьев В.: Хорошо, Сергей, эти люди, которые в процессе занятий обретают данную привычку – им становится понятно, что делать. И вы им передаете этот метод? То есть, именно обучаете самому методу? Или сначала они просто, видя некий образец, что-то бессознательно повторяют, а потом вы сознательно преподаете им сам метод?

Борисов С.: Есть определенные настраивающие моменты, которые, как мне кажется, необходимы. Например, небольшая медитация, тренирующая навыки сосредоточения на себе. Чтобы человек почувствовал себя, мысленно переместился со своей «поверхности» в свою «глубину». Вначале для многих это упражнение кажется сложным. А потом, когда входит в привычку, это становится естественной необходимостью, не требующей каких-то чрезмерных усилий. Еще одно тренируемое умение – быть немногословным. Умение дисциплинировать свою речь, которая зачастую выражает не наши мысли, а наши чувства и эмоции. Умение слушать. Все эти практики, которые впоследствии становятся условием диалога, сначала выявляются в той или иной конкретной ситуации, подлежат разбору, анализу, а уже затем становятся хорошей укорененной привычкой. И поэтому, когда приходит новичок, он чувствует, что все здесь играют по каким-то правилам, но эти правила ему пока не известны. А для постоянных участников это уже сформировавшиеся привычка. 

Климентьев В.: Вы говорили, что происходит процесс углубления и можно использовать разные методы, в частности, метод феноменологической редукции. 

Борисов С.: Да.

Климентьев В.: А вы самостоятельно обучаете людей этому методу?

Борисов С.: Видите ли, сама феноменологическая редукция, как научный метод, служит исследовательской цели, например, в изучении языка, культуры, поведения. Я же использую саму модель этого метода для организации коммуникативного пространства, создания определенной атмосферы диалога. Чтобы люди понимали, что для них важно, прежде всего, открыть в себе «глубину» для философского диалога. Например, я организую работу с философскими текстами. Чтобы добиться адекватного отклика или резонанса с прочитанным, необходим определенный настрой. Кроме того, сам текст уже настраивает при условии бережного к нему отношения. Если, например, мы отложим текст и начнем с ходу обсуждать какую-то философскую проблему, мы будем часами ходить вокруг да около, но так, возможно, и не постигнем сути проблемы. Поэтому текст так важен, пусть это будет лишь небольшой фрагмент философского произведения, но он уже задаст определенный уровень мышления, будет его дисциплинировать. Многое в тексте покажется неясным, непривычным, и не сразу может вызывать во мне какой-отклик, резонанс. Но это не значит, что я должен просто копировать и воспроизводить заложенные в тексте философские идеи. Я должен открыть себя тексту, а для этого нужно воспринимать его из своей «глубины», а не поверхностно. Нужно осознать, что мне мешает, что является для меня тем препятствием, которое сопротивляется принятию того, что написано, как истины. После того, как я разобрался в этом, я могу опять обратиться к тексту. Пусть это будет небольшой фрагмент, один абзац. Прочтем его не спеша, проинтерпретируем, проясним для себя все ли мне понятно. Потом свяжем это понимание со следующим фрагментом или абзацем и так далее. Эти моменты «расшифровки» очень важны, они фокусируют внимание читателей на скрытых смыслах, на контексте, что и открывает нам понимание прочитанного. Уходя вглубь текста, я ухожу вглубь себя, моя сосредоточенность удерживает меня в глубине и не дает опять выскочить на поверхность. Положительный результат работы с текстом для меня лично заключается не в том, чтобы читатели хорошо мне его пересказали, я этого не требую. Я хочу, чтобы они начали говорить «из себя» в контексте прочитанного, высказывать собственные идеи, которые представляются им глубокими и важными.

Климентьев В.: Направление я понял. То есть философские тексты, или же их фрагменты, по поводу которых вы обращаетесь – это в каком-то смысле больше повод для самостоятельного размышления? Или же они ценны по своему содержанию?

Борисов С.: Несомненно, эти тексты имеют собственную содержательную ценность, но данная ценность становится ясна, если их содержание вступило в резонанс мыслями читателя и пробудило у него собственные идеи. Потому что, еще раз говорю, я не ставлю перед собой задачу научить системе философского знания, я даю возможность попрактиковаться в философствовании.

Климентьев В.: Я понял. Хорошо, мы очень подробно поговорили про тех людей, которые, скажем, будучи еще на поверхности научились куда-то «заныривать», да?

Борисов С.: Да.

Климентьев В.: Теперь поговорим про тех, кто идет дальше. Допустим, человек прошел определенные практики углубления, для него это уже стало привычным. У него появляется новый интерес, открывается новая перспектива, желание двигаться дальше. Как осуществлять процесс дальнейшего углубления? Это во многом спонтанный или уже организованный процесс?

Борисов С.: После такой, описанной выше первоначальной подготовки, мне кажется, как раз необходимо погружение в историко-философскую традицию. Важность исторического аспекта можно объяснить двумя причинами. Первая заключается в осознании историчности философской традиции. Каждая мысль или идея уходит корнями в эту традицию. Через эту историчность начинается видеться системная связь, а это уже совершенно иной уровень мышления. Тогда становится понятно, что философские идеи не упали с абстрактных небес, а явились осознанием определенной исторической эпохи и ответом на ее насущные проблемы. Вторая причина, обуславливающая важность исторического аспекта, заключается в осознании исторической укоренённости самого читателя – интерпретатора текста; осознании того, что его интерпретация обусловлена его собственной жизненной, культурной, социальной историей. Я не просто случайный элемент мироздания, я носитель человечности вообще, которую я начинаю остро в себе чувствовать. История человечества открывается мне через мою собственную личностную историю. Только так я могу осознать значимость своих задач, целей, ценностей и найти в этом свое уникальное место. Это может породить интересные, оригинальные идеи, которые уже можно воплотить в виде научного проекта, реализовывать в какой-то социальной практике. То есть здесь философия открывает свой проективный потенциал. Я здесь могу реализовать также свою гражданскую инициативу, выражая человечность того или иного сообщества. Люди хотят жить осмысленной жизнью, хотят свободно выражать свои представления о радости, счастье, гармонии, смысле. К сожалению, сложившиеся костные социально-массовые структуры глухи к этим призывам. Историческое осознание нашей человечности открывает нам возможность самим выстраивать способы взаимодействия и принципы жизни сообществ, которые позволят нам жить действительно «в наилучшем из возможных миров». Ведь ничего не мешает нам реализовать все то, что мы считаем ценным и благим, воспринимать этот мир как задачу, которую поставил перед нами Бог, жить с осознанием того, что живешь в наилучшем из возможных миров. 

Климентьев В.: Да, мысль, которую завещал нам Лейбниц. Сергей, вот если человек дошел до потребности такого полного осмысления изучения философии в соответствии с ее исторической традицией, как, на ваш взгляд, лучше всего преподавать историю философии? Как его в эту традицию погружать?

Борисов С.: Мне представляется несколько необычный принцип обратной хронологии. Как правило, ориентируются на историческую хронологию с древних времен до наших дней. Обратная хронология продиктована необходимостью постепенного погружения в философскую проблему. Ее современное состояние, исходя из историчности нынешнего момента, может быть, будет более понятно современнику. Изучение нюансов и деталей этой проблемы неизбежно будет направлять к ее истокам. Это можно уподобить труду археолога, когда я иду вглубь истории, не от корней, а к корням. Например, в изучении литературы, определенно, лучше начинать с современников, так как изучение древних текстов требует особой подготовки. Думаю, с философией аналогично. Нужно исходить из современного фокуса, возможно, отталкиваться от современных философских текстов. И идти вглубь, к древности.

Климентьев В.: А что этим мы достигаем, такой обратной хронологией?

Борисов С.: Этим мы достигаем, того, что не теряем связь с нынешней исторической ситуацией. Нас ведет осознание того, что мы это делаем не в силу абстрактного хронологического принципа, а с целью найти решение насущных проблем современности. Подобно следователю, мы ведем свое философское расследование, руководствуясь ученым незнанием. Многие «вечные» философские вопросы имеют специфическое современное звучание или формулировку, расшифровывая это, мы движемся к корням, к философской классике. Пусть философские идеи и авторы группируются не в соответствии с абстрактным хронологическим порядком, а в соответствии с нынешним состоянием философских проблем. Тогда мы будем выступать одновременно и в роли следователя, и в роли свидетеля, держать в фокусе актуальность и злободневность этих проблем. Дальнейшее углубление к корням проблем возможно, только если ясна их актуальность.

Климентьев В.: По поводу этого у меня возникает одновременно и вопрос, и опасение. На какой корпус текстов тогда ориентироваться (и современных, и ведущих вглубь)? Какой будет критерий отбора текстов, по которому мы установим, что вот этот текст философский, а этот не философский?

Борисов С.: Видите ли, единые критерии мы вряд ли найдем. Здесь, мне кажется, человек сам должен определиться со своим личностным интересом, к чему он, скажем, более предрасположен, где он чувствует больший потенциал своего  знания о незнании. Здесь опять-таки нам нужно ориентироваться не на ряды книг, расставленных в алфавитном или хронологическом порядке, а на ту проблематику, с которой резонирует каждый конкретный человек. Этот интерес может пробудить какая-нибудь научно-популярная статья или же произведение художественной литературы, или научно-популярный или художественный фильм. Возможно, он там встретит ссылки на одного, второго, третьего философа. Так исподволь это приведет его к знакомству с философской классикой. 

Климентьев В.: Но позвольте, мало ли кто и как решал ту или иную проблему, которая нас сейчас волнует. Эти проблемы, особенно мировоззренческие, решали совершенно разные люди, и не обязательно философы. Тогда получается, что мы, узнавая различные точки зрения разных авторов, идем вглубь, мы знакомимся просто со взглядами выдающихся мыслителей, но не факт, что мы придем к философскому взгляду на эти проблемы. Мы ведь и выдающихся религиозных деятелей можем почитать, и литераторов.

Борисов С.: Конечно, если все «философское» сузить только до сферы академической философии, то, действительно, многие выдающиеся мыслители и литераторы получат от «академиков» ярлык дилетантов. Но давайте вести речь о философии, которая была у своих истоков, до возникновения философских систем, когда у философии еще не было своего корпуса, но, тем не менее, сама философия уже существовала. Причем я здесь говорю не столько об историческом происхождении философии в античную эпоху, сколько об «истоках философии», которые, по Ясперсу, обнаруживает в себе каждая личность. Эти «истоки» действительно универсальны. Они открывают путь в философию и могут, среди прочего, вывести на дорогу профессиональной, академической философии. Например, открывает человек «Исповедь» Толстого и видит там ссылки на Сократа, Шопенгауэра, Канта. Вот и приглашение. И таких «приглашений» в философию очень много в классической и современной литературе. Вдумчивый читатель, сосредоточенный на своей «глубине», тонко чувствующий, может найти в этом отражение своего специального, профессионального или академического интереса. Это главное. Можно или нет это соотнести с академической или прикладной философией для меня не так уж важно, поскольку я считаю, что если возник определенный духовный запрос, мы не должны быть к несу безучастны только потому, что его выразителем является дилетант. Ведь он не выбрал «легкий» способ, не примкнул к какой-нибудь секте New Age, не поддался на уговоры ярмарочного зазывалы «Как стать счастливым за 5 минут», он пытается сам, честно во все вникнуть, пропустить знания через себя, разобраться в себе и в жизни.

Климентьев В.: Нет, мой вопрос был, конечно, не о каком-то ярлыке академической философии, о том, что, мол, есть корпус текстов, которые в академической среде обязаны знать наизусть. Если в исследовании проблемы идти, отталкиваясь от рассмотрения разных точек зрения, то, понятно, что человек, что бы он ни читал, какую-то великую литературу, либо философские произведения, либо какие-то богословские трактаты, может запустить процесс самостоятельного мышления. Тут согласен. Но тогда получается, что знакомясь и с великими деятелями искусства, философами, учеными, богословами, он знакомится просто с многообразием разных мыслительных традиций. Как же ему с философской традицией познакомиться, отличить ее в этом многообразии?  

Борисов С.: То есть, как ему понять, где философия, а где не философия? Видите ли, я не знаю, кто и зачем в жизни этих людей, о которых мы говорим, будет ставить перед ними такой вопрос: что ты отнесешь к философии, а что не к философии. Данное многообразие взглядов и хорошо своим многообразием. И если научусь в этом ориентироваться, что-то возьму для себя или открою для себя какие-то пути для более глубокого самопознания, то само по себе это уже замечательно. Если человек какие-то глубокие и проникновенные вещи получает посредством искусства или религии, он не будет себя ограничивать одной лишь философской традицией. Главное здесь, чтобы были ясны цель и средства, и чтобы цель и средства не подменяли друг друга. Философская практика, в отличие от академической философии, – это, прежде всего, инструмент, умение работать абстракциями как инструментом, как хирург работает скальпелем, что-то вскрывать, исследовать, прояснять, а затем опять все возвращать в прежнее состояние, не допуская насилия над миром, над природой, над здравым смыслом. Философствование – это «диогенов фонарь», поиск «мирности» и «человечности». Это путеводная нить, которая ведет нас по лабиринту культуры, жизни, самопознания, помогает не заблудиться в нем. Философствование способствует формированию особых духовных потребностей, которые в отличие от потребностей биологических, не даны нам от природы. 

Климентьев В.: Сергей, если вы говорите о духовной деятельности, которая определяется так широко, то почему вы ее называете «философская практика»? Это просто мыслительная практика, почему же тогда она определяется вами как философская? В чем же специфика, отличающая ее, скажем, от религиозной практики, от оккультной практики? Должна быть какая-то специфическая определенность, не размытая в понятии «духовной деятельности». И человек должен, видимо, эту определенность как-то для себя осознавать. И преподаватель, который дает ему именно этот специфический взгляд, и специфический способ работы со своей подлинностью. Это ведь не просто размышлением заниматься? Как же можно выявить тогда специфичность именно философского подхода, философской практики, философского осмысления? 

Борисов С.: Я понимаю, что в этом вопросе вам важен «не мир, а меч». Мне кажется, что тут мы ничего не проясним, а только все запутаем. Вот вы говорите о философской определенности, но сам вопрос «Что есть философия?» – это поле постоянных дискуссий. Предмет философии, суть философии – это не данности, это – проблемы. А коли проблемы, то их всякий раз нужно прояснять заново. В отличие от других знаний, например, научных, предметом философии может быть сама философия, то есть она сама себя ставит под вопрос. Согласитесь, то, что называлось философией 300 лет назад, 50 лет назад может быть совсем не тем, что называется философией сейчас.

Климентьев В.: По названию-то – может быть, а по сути?

Борисов С.: И по сути. Например, философский факультет Московского университета. Тогда, когда образовался этот университет со своим философским факультетом, вся философия понималась как натурфилософия. По сути, на философском факультете тогда изучали физику, химию, зоологию и другие естественные науки. Видите, мы не в состоянии выскочить из той или иной исторической эпохи, или того или иного исторического видения. Здесь нет универсальных критериев. Если дорогое вашему слуху имя философии не  подходит для мыслительной практики – ради Бога. Просто какие-то важные вещи интуитивно «считываются» в культуре и имеют свое понимание. Ведь то, о чем я говорю, это не мои выдумки и домыслы, мол, посидел-посидел и сочинил что-то такое оригинальное. Этому всему научила меня философия, в том числе академическая, все это я почерпнул из философских книг и узнал у людей, называемых философами. Например, в одном из направлений философской практики – философском консультировании – тоже идет длительная дискуссия по поводу того, чем философское консультирование отличается от психотерапии, или экзистенциальной психологии. А если мы возьмем стоицизм или эпикуреизм, то там изначально использовались психотерапевтические практики, правда, тогда еще не было дипломированных психологов, так что не с кем было спорить. Наверное, для академических кругов, как и для политических партий, имеют смысл слова «классика» о том, что «для того, чтобы объединиться, нужно сначала размежеваться». Но для тех, кто к этим практикам приобщается и этими практиками занимается вовсе не обязательно вникать в эти схоластические споры. Они же учатся для себя, а не для каких-то специальных философских дипломов. 

Климентьев В.: Да, Сергей, конечно.

Борисов С.: Ну да, это называется «философская практика», сложилась определенная традиция именовать так философию «вне стен университетов и колледжей». Конечно, она отличается от академической философии. Так что здесь мы не найдем каких-то общих критериев и индикаторов «философскости», которые устроили бы всех. 

Климентьев В.: Я понял, Сергей. Дело, конечно же, не в этих корпоративных спорах. Меня здесь интересует, прежде всего, философский вопрос, а не какие-то «цеховые» неурядицы. Мне просто кажется, есть предпосылка, пусть это будет гипотеза, что если была некая специфическая духовная деятельность, у которой есть своя специфическая история, которая длится более 2,5 тысяч лет, то предпосылка о специфичности этой деятельности вполне обоснованна. То есть, у этой деятельности есть какое-то единство. Если мы говорим, что этим занимались на протяжении стольких веков, значит – это имеет какое-то единство. То есть то, что было 2,5 тысячи лет назад у Сократа, Платона, Аристотеля также было и у Декарта и так далее. То есть, эта предпосылка и обуславливает вопрос – что же такое философия в своей специфичности? Только лишь об этом мой вопрос. Если это есть, то об этом хотелось бы узнать. Если же этого единства нет, ну тогда – это  тоже позиция.

Борисов С.: Здесь я только могу вернуться к началу нашего разговора, когда я определял философию, значимую для любого человека, как форму самопознания, поиск себя, заботу о себе. И как тогда, так и теперь этот призыв и это стремление не потеряли актуальности, что свидетельствует о том, что и философия актуальна, а проект философии не завершен. Он и не может быть завершен, поскольку люди рождаются и сталкиваются с тем кругом вопросов и проблем, которые, опять-таки, имеют философские истоки. Этот ключевой момент самопознания, с порой на тот ресурс и потенциал, который есть у человека без всякого рода мистических, экстатических и связанных с традицией безликих практик, это личностный компонент, как проявление свободы, вот в этом, наверное, ядро философии. Такой человек может и не умеет рассуждать, как философ, но он мыслит и живет, как философ. Философия становится образом жизни. Философия уже давно шагнула в народ. 

Климентьев В.: Мне кажется, превосходно, когда начало замыкается с концом по содержанию через разные формы, тогда получается некоторый уровень глубины ныряния и возвращения по сравнению с кружением или движением в дурную бесконечность по поверхности. Здесь, мне кажется, можно подвести черту нашей, надеюсь не последней, беседы.

Борисов С.: Мне очень понравилось.

Климентьев В.: Поскольку специфика интервью – выявить вашу точку зрения, то другие полемические и проблемные вопросы, я думаю, мы сможем обсудить в будущем, и не раз. Сергей, огромное спасибо, что вы откликнулись.

Борисов С.: Спасибо и вам, Владимир.